Игнатий лавировал между больших ваз с экзотическими цветами. Обходил клумбы с обезьяньей орхидеей и этлингерой. Пересекал плантации китайского лимонника, бамбука и мотылькового горошка.
Зимний сад был отделен от коридора толстой матовой стеклянной стенкой. Свет, если и пересекал эту границу, то на правах какого-нибудь беженца. Что не мешало этому несчастному жить в чужом царстве по своим законом и хаотически носиться в темном пространстве оранжерее. Но все фотоны постигала одна участь: они гибли в националистических объятиях гвардии темно-синих венгерских роз. Аннушкин слышал про этот редчайший сорт всего один раз, на лекции профессора Кибица по биогенным галлюцинаторным состояниям. Нюхать, а тем более держать дома эти обольстительно красивые цветы категорически не рекомендовалось.
Пространство оранжереи закручивалось в спираль вокруг клумбы с синими розами. Казалось, что это языческий храм, воздвигнутый для поклонения безымянному огненнокрылому безумию, где на алтарях тлеют синие лепестки, и дым их стелется по всему горизонту. И из предрассветной дымки на плиты разрушенных святынь спускается ангел, попирая обетованную землю ногами в строгих замшевых ботинках.
Воздух и в самом деле был щедро разбавлен запахом гари. Что-то жгли здесь, прямо в пустой мраморной чаше. Игнатий разворошил золу ближайшей железкой из садового инвентаря. Костер разводили в спешке. На дне обнаружилось много едва тронутой огнем одежды. Рубашки, джинсы, куртежка с капюшоном — всё детское.
Лампы в коридоре загудели в припадке ужаса. Аннушкин обернулся. Около стеклянной стенки прыгало нечто темное. Гудение становилось невыносимым. Сделайте что-нибудь! Нет, нет, только не гасите свет. Чёрт. Лампы в коридоре лопнули, с тихим шелестом осыпались вниз осколки. Прыгун тоже притих, позволяя гипнотерапевту насладиться секундной передышкой.
Тьма, не в силах стерпеть тишины, вспороло собственное брюхо клинком звенящего стекла. Это чучелка пробила перегородку между оранжерей и коридором, чтобы размашистыми прыжками устремиться в сторону Игнатия.
Мужчина рванулся прочь от пепелища в сторону балкона. Преследователь не вписался в поворот и стал крушить мраморные кадки, прыгая на месте.
Весь свой временной бонус Аннушкин израсходовал на то, чтобы добежать до окна и замереть в нерешительности. Эх, надо было на втором курсе не неврологию зубрить, а по окнам женского общежития лазать! Но что уж теперь?!
Прыжки за спиной приближались. Преследователь не признавал иного способа перемещения.
Игнатий вцепился в толстые стебли не то лианы, не то плюща и, издав тарзаноподобный крик, устремился вниз.
Две секунды. Полёт нормальный. Раз. Два. Первый. Второй. Полёт окончен.
К приземлившемуся Аннушкину подъехала его же машина, удар по бедру открывшейся дверцей был в чистую проигнорирован не отошедшем от паники сознанием. Если бы Озёрская за шкирку не втащила коллегу внутрь, так бы он и стоял, глядя вверх.
Уносясь прочь от проклятого дома, мужчина не мог оторвать взгляда от колыбели безумия. Особняк стоял на возвышенности, и Игнатий мог наблюдать триумф своего преследователя с разных углов.
Из темного окна выпрыгнул еще более темный силуэт и большими скачками поспешил к чердачной лестнице. Спустя несколько секунд этот же силуэт снова показался в окне. И снова прыгнул. Чучелка резвилась, найдя себе подходящее развлечение.
Так вот что это была за грязь на подоконнике! Никакой это не грабитель. Страх водил дьявольский хоровод, чувствуя себя полноправным хозяином особняка.
Дом Ерофеевых пал под натиском потустороннего безумия. Силы, которые никакой психотерапией не изведешь, свили себе здесь гнездо, заняли господствующую высоту, взяли под контроль транспортные узлы… Кстати, о транспорте.
— Ты же не умеешь водить! — сообразил Аннушкин, когда они уже покинули территорию Барвихи.
— Я тоже всегда так думала, — не отрывая взгляд от дороги, процедила Озёрская, судорожно вцепившаяся в руль. — Теперь поняла, что зря. Завтра отменю своих клиентов, расскажу всё Розе и снова попытаю счастье в автошколе. Никогда не поздно.
— Это будет завтра. А сейчас может поменяемся обратно?
— Обратно покойника с кладбища несут. Когда закапывать лень.
— Светлана!
— Вот видишь. Рано еще обратно меняться. Тем более нам надо успеть до прихода песчаной бури.
— Что ты несешь? Какая в Москве песчаная буря?!
— Только что по радио объявили штормовое предупреждение. Да ты сам посмотри. Буря спешит в наш отечественный Ершалаим.
Игнатий посмотрел туда, где пару минут назад светила луна. Поглотив ее, по небу с запада поднималась грозно и неуклонно не то пыльная, не то грозовая туча. Края ее уже вскипали белой пеной, черное дымное брюхо отсвечивало желтым. По Кольцевой дороге, по скудной Кунцевской долине, над шатрами нелегальных торговцев, гонимые внезапно поднявшимся ветром, летели пыльные столбы.
— Боюсь, ни Диму, ни Лену мы уже не спасем, — сообщил Игнатий. — От пыли воздух наэлектризуется так, что любой невинный психоз превратится в помрачение сознания. Или уже превратился. В любом случае, я пас. Это уже не моё поле боя.
Озёрская не ответила. Она не планировала сдаваться. В её голове созрел гениальный план по поимке чучелки.
Едва добравшись до дома и отпустив Игнатия на все четыре стороны, она принялась названивать всем: несчастной старушке Розе, самозваному психиатру Смирнову, покойному профессору Кибицу…
Все абоненты были недоступны.
Организм требовал компенсацию за пережитый стресс. Светлана всегда страдала от бессонницы, но сегодня вместо кровати она видела удобный и уютный пуфик-мешок.
Разум, распадаясь в электролитической дрёме, всё расставил по местам. Почему чучелку боялись все члены семьи Ерофеевых? Потому что чучелка существует на самом деле. Боже, как это было очевидно!
Но это значит теперь только одно. Света поймает чучелку и притащит её к Розе в палату. А сама поселится в соседней.
Сон Озёрской был крепок.
Она не слышала, как всю ночь кто-то прыгал в пустой квартире, бил посуду, рылся в шкафах и противно хихикал.