— Это шутка?!
— Никаких шуток. Ховринская психиатрическая больница является лечебно-исследовательским центром мирового уровня, оснащенным современным оборудованием, с целым штатом квалифицированных сотрудников.
— На бумаге?
— На бумаге.
— И пациентку туда перевели тоже на бумаге?
— Ну почему же? У нас ее физически забрали.
— Кто?
— Как бы это выразиться… Заведующий… Нет. Внештатный сотрудник… Тоже нет. В общем, хозяин Ховринки и забрал.
— Кто?!
— Ой, Аннушкин, не забивайте себе мозги. И мне голову не морочьте. По нашим документам перспективную пациентку перевели в передовой центр, оснащенный по последнему слову техники, с замечательными врачами. Что еще нужно? Если хотите погулять по заброшенным объектам — вперед. Не втягивайте меня в свои приключения. Только учтите, что “заброшенный” не значит “необитаемый”.
Ховринская заброшенная больница
— Не значит “необитаемый”, — вспомнил Игнатий слова бывшего режиссера, стоя у распахнутой калитки.
На территории заброшенного больничного комплекса теплилась жизнь. Постриженный голос, политые и окученные молодые саженцы, горящие фонари, укрепленный фундамент, разгуливающие по территории сторожевые коты. В том, что коты именно “сторожевые”, Игнатий убедился лично, когда две зверюги, распушив хвосты и угрожающе шипя, не пустили врача за калитку. Аннушкин огляделся в поисках кого-то менее агрессивного и более коммуникабельного.
За забором скинхеды Петя и Вася подметали дорожку — готовились жить в стране без мигрантов.
Беспокоить ребят в берцах и с метлами Игнатий не спешил.
На его счастье, открылась новенькая стальная дверь на старых ржавых петлях, и из северо-западного корпуса вышли двое. Один — угрожающего вида дородный полицейский с рыжими усищами. Второй — небольшого роста мужчина неопределенного возраста, в белом костюме и с зонтиком под мышкой. Он что-то энергично втолковывал силовику. До Игнатия донеслось несколько крепких ругательств на немецком. Страх перед Ховринкой и ее новым хозяином наконец-то вырвался из бессознательного. Аннушкин вспомнил всех своих клиентов, взахлеб пересказывающих приевшуюся сплетню об австрийском демонологе и его зловещей политической работе.
Выходит, все это было правдой. И коли так, то отечественная психиатрия за какие-то полгода тихо перешла под тотальный государственный контроль, превратившись в не менее тотальное орудие этого самого контроля. Беда… Но почему Озерская не предупредила? Она же все знала с самого начала! Или не знала? Или использовала своего “лучшего сотрудника” в темную? Но что ей нужно?
— Что вам нужно? — распрощавшись с майором, человек в белом переключился на непрошеного гостя.
— Я хотел… Мне… — Игнатий быстро взял себя в руки. — Здравствуйте. Игнатий Аннушкин, гипнотерапевт, сотрудник психологического центра “Озеро”.
— Не скажу, что очень приятно. Но тем не менее. Бэшраил Энгельрот фон Морфинх, демонолог, хозяин Ховринской твердыни. И зачем вас послала озерная ведьма?
— Прошу прощения? Какая ведьма? — но, сложив два и два, не питавший особых иллюзий касательно демонстративного добродушия своей начальницы, Игнатий сообразил. — Нет, я не от Озерской. У меня профессиональный вопрос.
— Боюсь, у нас разные профессии. В вашей области я ничего не смыслю, а о своей области предпочитаю не распространяться.
— У вас моя пациентка. Я хотел бы ее навестить. Или хотя бы узнать о ее состоянии, — поспешно добавил психотерапевт, с опаской покосившись на здание, грозящее в любой момент нырнуть поглубже в ненадежный грунт.
— Имя пациентки?
— Камилла Кл.
— Понял. Специалист по лепке духовых инструментов из подручных материалов. Есть такая.
— А, вы уже в курсе.
— Ну, мы не были в курсе. Это выяснилось случайно. Вы же психиатр, должны знать, что многие пациенты используют свои фекалии для настенной живописи и прочего творчества. Девочка вела себя очень прилично, на людей не бросалась, вены не резала. Поэтому мы особо не ограничивали ее в действиях. И как-то утром у нее на подоконнике обнаружили, что называется, Scheissepfeifchen. Свистульки из дерьма, проще говоря. Она их за ночь наклепала штук семь и разложила сушиться на подоконнике. Еще и бумажечку постелила. Основательная Mädchen.
— Значит, рецидив… А можете вспомнить, что предшествовало этому, кхм, творческому акту дефекации?
— Что предшествовало, что предшествовало, — демонолог задумчиво помахал зонтиком. — У нас на третьем этаже обвалилась стена лифтовой шахты. Ветер свистел на всю больницу. Это крайне встревожило бедную Mädchen. Она пожаловалась на сновидения весьма интересного содержания. Или, лучше сказать, снослышания. Во сне она услышала не то завывания, не то песнопения.
— С этого и началось ее безумие. Я все подробно описал в истории болезни.
— А я все подробно не читал. Этот лысый черт наотрез отказался делиться медицинской бухгалтерией.
— В этом весь Ерванд Оганезович.
— Простите, немного не понимаю особенностей русского языка. В этом — это в чем? В том, из чего Mädchen лепит трубы для органа?
— И в этом тоже… Для органа?!
— Ну да. Она была такая радостная, когда мы подвесили ее сраное творчество на ниточках прямо внутри лифтовой шахты. Теперь у нас шахта не только воет, но и плачет. Жутковатая мелодия, надо признаться. А наша гостья в полном восторге. Говорит, что наконец-то ей удалось найти идеальную акустическую текстуру. Понятия не имею, какой смысл она вкладывает в эти слова.
— Камилла хотела с помощью глины воплотить звуки, которые приходят ей в кошмарах. Раз глина не подошла, то ничего страшного в этом не вижу. Но почему орган?
— Потому что несколькими небольшими свистками Mädchen не ограничилась. У нее теперь цель соорудить в лифтовой шахте целый духовой ансамбль. В остальном она идет на поправку.
— Боюсь, что это скорее похоже на ухудшение психического состояния.
— Да бросьте, Игнис. Она начала правильно и регулярно питаться, чтобы… чтобы обеспечить лучшую текстуру звука. И ни агрессии, ни капризов, ни ухода в себя. Вполне самодостаточная творческая личность.
— Но так же нельзя!
— Это еще почему?
— Вы человек, далекий от медицины. Кто будет нести ответственность за пациентку, если вдруг…
— Если вдруг что?! Вы так говорите, как будто от ваших психологических фокусов что-то зависит. Вы не кудесник. Каждый ваш пациент — это монетка, которую вы можете подбросить, а можете отдать другому специалисту. Бросить жребий или скинуть ответственность на другого — этим и ограничивается ваша свободная воля. Но когда монетка в воздухе, выбор делает судьба. Schwänze oder Reichsadler, орел или решка — это уже как повезет. Вы даже своей смертью распорядиться не можете.
— Хотите сказать, что сейчас мне с крыши вашей уютной больницы кирпич на голову упадет?
— Если будете слишком настырным, то обязательно упадет. И вообще. Вам ли не знать, что лучший способ усмирить безумие — это его опредметить, заключить в объекте творческих исканий. Вот пусть и усмиряет. Напомните-ка, с чего все началось?
— С того, что ей приснился шепот бога, спящего на дне океана…
— Да-да. И “песнопения, дикие и богохульные”. Бессмертная классика. Вот пусть отливает эту мелодию в г… допустим в граните. Глядишь, и призовет кого-то со дна шахты. Шахта у нас глубокая, если не сказать бездонная. Кто-то обязательно услышит и ответит на зов.
Игнатий вздохнул, грустно оглядел полузаброшенную больницу и выложил последний козырь.
— Я вижу. у вас с ремонтом дела идут не очень. Знаете, родители девушки — люди весьма состоятельные. Если ее состояние улучшится… по-настоящему улучшится, а не по-вашему, то дайте знать. Они щедро вознаградят вас за ее исцеление.
— Ступайте, Игнис. Здесь вам не рынок рабов. Передавайте привет озерной ведьме.
Демонолог захлопнул кованую калитку перед носом посетителя.
— Но ведь…
— Ховринская твердыня не торгует пациентами, — отрезал демонолог и неровным маршевым шагом направился к северо-западному корпусу. Белый пиджак с кровавым подкладом бесновался на ветру.
Шел весенний месяц адар.
За забором скинхеды Петя и Вася подметали дорожку.
— А ну ее нахуй, эту дорожку! — сделал политическое заявление Петя. — Подметем завтра.