Картонный человек

— Здравствуйте.

— Привет, доктор.

— Как Вас зовут?

— Ты же знаешь.

— Это для записи. Если не возражаете, конечно.

— Значит так. Меня зовут Евгений Палыч. И я сношал твою мать.

— Хорошо. Итак, Евгений. Почему Вы здесь?

— За звонки незнакомым людям.

— Да. И Вы осознаете. что это приносило им некоторые неудобства?

— Конечно. Но иначе никак нельзя.

— Почему?

— Ты опух, что ли? Я должен был предупредить их об опасности.

— Люди жаловались, что Вы обзывались и грозили приехать и вступить в половые сношения с их родственниками, живыми и мертвыми. Мало похоже на предупреждение об опасности.

— Ну… они не верили мне!

— Прошу Вас, не плачьте. Мы сами можем их предупредить. Нам надо только знать — о чем?

— О картонном человеке.

— О фигурке человека, сделанной из картона?

— Нет, доктор. Никто его не сделал. Он сам по себе был и есть.

— Чем же он страшен?

— Он хочет, чтобы его увидели. И не хочет, чтобы его увидели. Он бегает где-то с краю, как белая точка, как бумажный журавлик. Ему нравится, когда его замечают. И не нравится, когда его замечают.

— Остановите, — профессор Кибиц рисовал в блокноте девятую по счету кляксу. — Вас ничего не настораживает?

— Настораживает, — подумав, признался Аннушкин. — Меня вообще многое здесь настораживает. Видно, что пациенту трудно общаться с людьми, но он преодолевает себя. Вся эта телефонная ругань — не более, чем жест бессилия, признание собственной беспомощности перед людским скепсисом. Он любит людей. И ненавидит их. Эту двойственность он вкладывает в образ картонного человека.

— Хм. Признаться, я уж думал, что после многих лет обучения Вы все-таки стали настоящим специалистом.

— А я не стал?

— Специалистом? Конечно нет. Ведь кто такой специалист? Это деревянный любитель исхоженных троп. Знаток правильных ответов. А Вы больше любите вопросы, чем ответы. И это радует. Любой дипломированный психиатр на Вашем месте поленился бы изучать эмоциональную сторону мотивов пациента. Чтобы признать за душевнобольным право любить и жертвовать собой… Для этого надо обладать особой смелостью.

— То есть я не провалил практику? Даже несмотря на то, что случилось во время дежурства?

— Пора бы Вам уже отбросить эти школярские замашки. У Вас, Аннушкин, боевое крещение состоялось, а Вы и не заметили. Насладитесь сполна красотой чужого безумия. О формальной стороне вопроса позаботятся нужные люди. Поделитесь своими мыслями, не стесняйтесь. А то надоели все эти шаблонные цитаты из медицинских справочников.

Никогда еще профессор Кибиц не был так откровенен со своими учениками. Более того, он сам и требовал от них именно “шаблонные цитаты из справочников”.

— Хорошо. Делюсь мыслями, — перевел дух практикант. — Для шизофрении характерно несоответствие содержание бреда и эмоционального фона. Кроме того, система бредовых идей может разрастаться, укрепляться. Но резкая смена “генеральной линии” практически невозможна.

— На самом деле возможна, — перебил профессор. — На поздних этапах психика больного не справляется с нагрузкой, и целые куски сюжета начинают выпадать из выдуманной реальности. Как я понимаю, это не про наш случай?

— Не про наш. Пациент находится в маниакальном состоянии. У него хватило сил отрезать себе часть ноги, не впадая в болевой шок. Все свои звонки он совершал, не обращая внимания на кровоточащую культю.

— И сколько звонков он успел сделать за один вечер?

— Около сотни. Вечером он провел себе ампутацию, всю ночь сидел у телефона и названивал по незнакомым номерам. И если бы случайно не дозвонился в местное отделение милиции, его бы так и не нашли.

— Поражает, не правда ли? Такое усердие.

— Довольно типично. Я хочу все же вернуться к смене сюжета и эмоциональному фону. Пациент одержим идеей картонного человека. Но одержимость эта не маниакальная, а обсессивно-компульсивная. Пациент боится своего творения. Его агрессия, звонки, ругань по телефону — напоминает защитный ритуал, как при обычном неврозе. Полная конгруэнтность бреда и аффекта! Наши стандартные пациенты рассказывают о своих воображаемых преследователях с легкой улыбкой, располагая к себе и изо всех сил вовлекая собеседника внутрь бредовой реальности. Особенно в маниакальной фазе. “Меня хотят убить родственники, хихихи, ой, какая радость”. Вольнов не такой.

— Верно подмечено. Конгруэнтность бреда и эмоционального фона. А если взять его телефонную ругань как отдельный феномен. На копролалию не тянет?

— Не тянет. Его брань занимает вполне конкретное место в процесс общения. Пациент адекватно, с его точки зрения, реагирует на равнодушие собеседников. И удовольствия никакого от произнесения нецензурных слов не получает.

— Вот! Я не ошибался в Вас, Аннушкин. Вы сумели найти в странных действиях больного стержень адекватности. Дальнейший анализ случая имеет смысл. Вот только я так и не увидел смены сюжета.

— Ее трудно заметить. Я это понял скорее на интуитивном уровне. Сначала этот картонный человек был сам по себе, и эту внешнюю угрозу пациент хотел отвести от других людей. Но потом что-то произошло. И тот же самый образ стал внутренним.

— Пациент смог овладеть объектом бреда?

— Не думаю. Он скорее смирился с его существованием.

— Тогда где же тут смена сюжета?

— Пациент из наблюдателя стал созерцателем.

Профессор Кибиц посмотрел на Игнатия поверх очков.

— Аннушкин! Давайте попроще. Мы не после фуршета.

— Давайте я лучше запись включу дальше. Предоставлю слово пациенту.

Pages: 1 2 3 4 5 6

Leave a Reply

You must be logged in to post a comment.